ЛИРИКА Маргариты АГАШИНОЙ

 
          Письмо

 Первый снег летит, едва заметен,

в золотой, отжившей век, листве.

Вдруг откуда-то рванулся ветер

и, кружась, понёсся по Москве.

И вступают с ветром в поединок,

гордые холодной красотой,

два дождя: серебряный – снежинок

и кленовых листьев – золотой.

…Где-то в дальних дрезденских аллеях,

о которых в письмах пишешь ты,

в октябре деревья зеленеют

и цветут июльские цветы.

Пусть цветут!

Тебе они чужие,

и с тоскою думать ты привык

о кленовом золоте России,

о холодной осени Москвы…

 1945

             ***
У лесных застенчивых фиалок

вдруг смелеет запах по ночам…

Подошёл – и лёгкий полушалок

разметал по дрогнувшим плечам.

Пусть на нём, и ласковом, и ярком, -

голубые чистые края.

Но твоим приветам и подаркам

не умею радоваться я.

Не тебя, хорошего, мне жалко,

и не мне мила твоя гармонь.

И пушистым краем полушалка

не согреть холодную ладонь.

 1946

           ***

Я об этом не жалею

и потом жалеть не буду,

что пришла я первой к пруду,

что поверила тебе я.

Тонко-тонко,

гибко-гибко

никнут вётлы над прудами…

Даже первая ошибка

забывается с годами.

Я об этом не жалела,

что вчера тебя встречая,

ничего не замечая,

я в глаза твои смотрела

долго-долго,

много-много.

А теперь ресницы – вниз…

Даже узкая дорога

может на две разойтись.

 1947

          Стихи о детстве

 1 

Мне ни правдами, ни сказками

не  забыть такой поры…

Там звенящими салазками

кто-то падает с горы.

Там блестят и пахнут шишками

начала январей.

Там боялась я с мальчишками

ловить нетопырей.

Там ветра поют тростинками

у маленькой реки,

и под тонкими осинками

сидят боровики.

Там сугробы пахнут вёснами

(звончей, ручей, журчи!),

а под мартовскими соснами

токуют косачи;

а метелями крылатыми,

когда вокруг темно,

ходит серый волк с волчатами

под мамино окно;

и, рванув цепями тряскими,

воют псы у конуры…

Мне ни правдами, ни сказками

не забыть такой поры!

 2

…А вечер пришёл,

и посёлок улёгся,

и тучи закрыли луну и звезду.

И я воровала лиловые флоксы

в заросшем малиной соседском саду.

В гривастой траве – ни дорожки, ни следа,

в обнимку с крапивой стоят лопухи.

Я ночью однажды из окон соседа

услышала: кто-то читает стихи.

И я пробиралась вдоль мокрого сада,

и боль, и дыханье в груди затая,

и слышала в окнах:

«Гренада, Гренада!»

И снова: «Гренада, Гренада моя!»

Я, тесно прижавшись к некрашеной стенке,

забыла на клумбе чужие цветы,

забыла, что жжет от крапивы коленки,

забыла, что очень боюсь темноты!

…Расходятся тучи; протяжно и звонко,

горласто и долго орут петухи.

А в мокрой крапиве босая девчонка

дрожит от росы и бормочет стихи.

 3

И прибегал зелёный май!..

И мы бросали дневники!

И в роще около реки

Тебе кричала я:

- Поймай!

Мальчишка мой,

мальчишка мой!

Поймай мне майского жука!..

Мы возвращались с полутьмой

из зарослей березняка.

И ты, сбивая с трав росу,

качал берёзку в две руки,

и мне в косынку и косу

вцеплялись майские жуки.

Потом забылся школьный класс

и пыльный город у реки,

и не боятся больше нас

смешные майские жуки.

 Но, как и ты года назад,

забросив скуку дневников,

мой маленький вихрастый брат,

конечно, ловит тех жуков.

И я пишу письмо домой,

и я прошу издалека:

- Мальчишка мой!..

Братишка мой,

поймай мне майского жука.

  4

Тихо шепчутся страницы,

в лампе горбится фитиль…

В дальний путь за Синей Птицей

вышел маленький Тиль-Тиль.

Окна настежь, двери настежь,

словно вдаль из-за угла

за большим крылатым счастьем

ночь мальчишку позвала.

Словно был за темной дверью

путь к заветному гнезду,

словно птица в синих перьях

ждёт его в своем саду.

Тихо шепчутся страницы

синей стаей легких птиц…

На подушке сон гнездится,

не поднять уже ресниц.

И пускай ему приснится,

что лежит у ног его

дальний путь за синей птицей,

птицей детства моего.

 5

На окне в геранях тонко-тонко

солнце перепутало лучи.

За окном больничная трёхтонка

и на ней – знакомые врачи.

Были все какие-то другие;

стыл обед в кастрюлях на шестке.

Синий том «Военной хирургии»

спрятался в отцовском рюкзаке.

Мама становилась всё бледнее.

Грузовик сигналил со двора.

Из-за окон крикнули:

- Пора!..

Стало всё яснее и страшнее.

Громкие тяжелые рыданья,

всё слилось, ни взгляда, ни лица;

кто-то крикнул:

- Дочка, до свиданья! –

голосом любимого отца.

Отмелькала лугом Волчья Яма.

Грузовик скрывается за рвом…

Никогда не плакавшая мама

слёзы вытирала рукавом.

Встала у открытого окна,

плача и других не утешая,

и сказала медленно:

- Война…

Хорошо, что ты уже большая…

 1948

 
          ***

Зима спокойна, а потом

завьюжит к февралю.

…А ты опять забыл о том,

что я тебя люблю.

 А где-нибудь за синью рек,

в далёкой стороне

хороший, сильный человек

мечтает обо мне.

 Но я, по жребию судьбы,

опять ночей не сплю

из-за того, кто позабыл,

что я его люблю.

 1948

         На аллее Героев

 От морозов и вьюг

леденела земля,

ветер к самой земле

пригибал тополя.

Буксовали трамваи

в тяжёлом снегу,

люди шли, проклиная

февраль и пургу.

В этот зимний февральский

заснеженный день

на аллее Героев

сажали сирень.

На застывшие корни

послушно легли

комья плотного снега

и мёрзлой земли.

Но не верилось мне, -

да и только ли мне? –

чтобы эта сирень

ожила по весне.

А сегодня – весна!

Оживают сады,

проплывают по Волге

последние льды;

на базаре старик

продаёт семена,

и мальчишки играют

в футбол дотемна.

У сирени,

посаженной в феврале,

отогрелась душа

на апрельском тепле.

Сколько за день людей

по аллее пройдут!

…Может, кто-то из них

остановится тут

и подумает то же,

что думаю я:

вот на этой земле

умирали друзья,

молодые, простые,

как я и как ты…

Они так же любили

жизнь и цветы.

 1952


          Дети Сталинграда

 Это здесь была война когда-то.

Бой гремел у каждого двора.

…Улицами города-солдата

с шумом пробегает детвора.

Новые дома, а с ними рядом –

кирпичи обугленной стены.

Родились ребята в сорок пятом

и уже не видели войны.

Им о ней рассказывают деды

и отцы – строители Рынка,

и большой экран кино «Победа»

старым кинофильмом «Сын полка».

Гаснет свет, и жадными глазами

ребятишки в прошлое глядят.

А оно проходит в темном зале

шагом наступающих солдат,

грохотом далёкого снаряда,

немудрёной песенкой бойца,

силой правды, славой Сталинграда,

орденом и ранами отца.

…Все мальчишки нашего квартала

в этот вечер спорят о кино.

Им, как говорится, дела мало,

что давно на улице темно.

Их сзывают матери с балконов

вековечным криком:

«Спать пора!..»

Где-то у истоков Волго-Дона

притаилось солнце до утра.

Белые акации из сада

подошли к открытому окну…

Крепко спится детям Сталинграда,

лишь в «Победе» видевшим войну.

 1955

 
          Перекрёсток

 На самом шумном перекрёстке,

у входа в город Сталинград,

стоят каштаны и берёзки

и ели стройные стоят.

Как ни ищи – ты их не встретишь

в лесах заволжской стороны,

и, говорят, деревья эти

издалека принесены.

А было так: война когда-то

была на волжском берегу.

На перекрёстке три солдата

сидели рядом на снегу.

Стоял январь. И ветер хлёсткий

позёмку в кольца завивал.

Горел костер на перекрёстке –

солдатам руки согревал.

Что будет бой – солдаты знали.

И перед боем с полчаса

они, наверно, вспоминали

свои далекие леса.

Потом был бой… И три солдата

навек остались на снегу.

Но перекрёсток Сталинграда

они не отдали врагу.

И вот теперь на перекрёстке,

на месте гибели солдат,

стоят каштаны и берёзки,

и ели стройные стоят.

Шумят нездешними листами,

дождём умытые с утра,

и обжигают нашу память

огнём солдатского костра.

 1955

                  Арбуз

                        Михаилу Луконину

 Морозным ветреным снежком

с утра хрустит базар.

Старик накрыл большим мешком

тугой зелёный шар.

Обтёр заиндевелый ус

озябшею рукой

и закричал:

- А ну, арбуз,

арбуз, смотри какой!

К нему – народ со всех сторон.

Старик твердил:

- Бери!

Но кто-то громко крикнул:

- Он, поди, пустой внутри!

И в тот же миг

на этот крик,

как коршун,

кинулся старик.

Сказал негромко:

- Врёшь!

Сказал

И вынул нож.

Как он успел?

И как он смог?

В какой зелёный круглый бок

ударил сгоряча?

Но – хлынул на снег

алый сок!

И всем почудилось:

у ног

не снег, а золотой песок –

далёкая бахча.

Арбуз лежал передо мной,

и сочен, и багров,

как щедрый августовский зной

Быковых хуторов.

Арбуз лежал,

живым огнём –

огнем земли горя.

И тихо таяли на нём

снежинки декабря.

 1957

          Мое вино

                       Виктору Урину

 Не вспомню бед, обид и вин.

Упрек не повторю.

Сухих и, значит, легких вин

тебе не подарю.

Пусть ночь пройдет. И сто пройдет.

И где ты – все равно.

Тебя все ждет, тебя все ждет

она – мое вино.

Она – не для того, кто слаб,

она – крепка, чиста.

Горька, как слезы русских баб,

как их любовь, проста.

Проста, горька и тяжела,

и от нее – больней!

Но – уж какая б ни была,

а ты вернешься к ней.

Тебя прошу не о любви,

а только об одном:

ее ты водкой не зови,

зови моим вином.

А мне – не нужно ничего.

И даже все равно –

чиста ли совесть у того,

кто пьет мое вино.

 1959